Игорь Гулин о Николае Байтове
Aug. 16th, 2011 03:05 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
gertman_vypiski(http://www.openspace.ru/literature/events/details/24104/)
«Один из главных моментов, которыми живет эта проза, — чувство неузнавания. Речь тут о несовпадении с любым ожиданием, будь оно повествовательное, бытовое или интеллектуальное. <…>
Проза Байтова — всегда некоторое совершенное «другое». Не «Y вместо ожидаемого X», а чистое «не-X». («Эстетика не-Х» — название одной из самых важных байтовских статей; речь там немного о других вещах, но сам термин кажется очень удобным для описания авторской стратегии). В каждом рассказе читатель обнаруживает, что его опыт тут неприменим. Эти тексты не говорят ему «что-то еще» вдобавок к чему-то уже известному. Напротив, сказанное в них — принципиально прибавить ни к чему невозможно.
С этим противостоянием интеллектуальному, культурному накопительству [!!!] связан один из главных моментов байтовской прозы — проблема «нулевого опыта», невозможности вынести что-либо из значимого события. В качестве некоторого сходного типа размышления тут можно вспомнить Варлама Шаламова, его ощущение лагеря как абсолютно негативного, ни на что не распространяемого опыта. Однако у Байтова такого рода опыт оказывается единственным настоящим.
Здесь есть некоторая опасность — представить Байтова абсурдистом, описывающим мир как нечто лишенное смысла. Это совершенно не так. Кажется, вся его проза в той или иной степени посвящена одной и той же вещи. Это — тайна. А тайна и абсурд — категории, можно сказать, противостоящие друг другу, хоть их и можно спутать по внешним признакам. И при чтении Байтова эта возможность особенно велика. (И то и другое отказывает миру в видимом, проговариваемом смысле; абсурд — потому что его предположительно нет, тайна — потому что он предположительно скрыт.)
<…> Байтов говорит о том, что этот мир-текст неправильно, невозможно читать как сообщение. [!!!] В большей степени он — обращение (этого слова Байтов не использует, но оно кажется наиболее удобным). Коммуникация мира с человеком — если считать, что он обращен к человеку, — не передача информации, она намного загадочнее.
В прозе Байтова происходит парадоксальная встреча вроде бы противоречащих друг другу подходов к миру. Некое явление может, например, описываться одновременно с точки зрения теоретической физики и богословия. Точка схождения (или несхождения) у всех этих мировоззрений, кажется, именно в том, что они имеют своим главным объектом тайну. Помимо науки и религии, это может быть криминальное расследование (рассказы Байтова часто устроены как детективы, но детективы, нарушающие правила, не дающие разгадку), фантастика, фольклорная демонология, философия. Все, что так или иначе имеет дело с разгадыванием загадок, разъяснением неясностей.
Вроде бы неспособные к взаимодействию, эти сознания удивительным образом сосуществуют в его прозе; они никогда не синтезируются, но и не вступают друг с другом в противоречия. Скорее речь о некоторой продуктивной несовместимости, «равновесии несогласий» (если вспомнить название первой поэтической книги Байтова). Вера и исследование, расследование и воспоминание, рассуждение и сон не способны ни подтвердить, ни опровергнуть друг друга. Это просто разные способы разгадывания, которое понимается тут в первую очередь не как раскрытие тайны, а как ее обнаружение, установление с ней отношений.
<…> эти отношения с тайной почти всегда переходят в таинство. Такое таинство имеет в большей степени коммуникативный, чем обрядовый или мистический смысл. Оно — некоторая форма непрямой, парадоксальной коммуникации и происходит не по правилам — вопреки им.
<…> В какой-то степени вся проза Байтова строится на <…> нарушении неприкосновенности таинственного: его научном расследовании, ироническом сомнении по его поводу. Однако результат этих операций не разоблачение, а некое новое торжество тайны, в том числе и тайны языка. »
«Один из главных моментов, которыми живет эта проза, — чувство неузнавания. Речь тут о несовпадении с любым ожиданием, будь оно повествовательное, бытовое или интеллектуальное. <…>
Проза Байтова — всегда некоторое совершенное «другое». Не «Y вместо ожидаемого X», а чистое «не-X». («Эстетика не-Х» — название одной из самых важных байтовских статей; речь там немного о других вещах, но сам термин кажется очень удобным для описания авторской стратегии). В каждом рассказе читатель обнаруживает, что его опыт тут неприменим. Эти тексты не говорят ему «что-то еще» вдобавок к чему-то уже известному. Напротив, сказанное в них — принципиально прибавить ни к чему невозможно.
С этим противостоянием интеллектуальному, культурному накопительству [!!!] связан один из главных моментов байтовской прозы — проблема «нулевого опыта», невозможности вынести что-либо из значимого события. В качестве некоторого сходного типа размышления тут можно вспомнить Варлама Шаламова, его ощущение лагеря как абсолютно негативного, ни на что не распространяемого опыта. Однако у Байтова такого рода опыт оказывается единственным настоящим.
Здесь есть некоторая опасность — представить Байтова абсурдистом, описывающим мир как нечто лишенное смысла. Это совершенно не так. Кажется, вся его проза в той или иной степени посвящена одной и той же вещи. Это — тайна. А тайна и абсурд — категории, можно сказать, противостоящие друг другу, хоть их и можно спутать по внешним признакам. И при чтении Байтова эта возможность особенно велика. (И то и другое отказывает миру в видимом, проговариваемом смысле; абсурд — потому что его предположительно нет, тайна — потому что он предположительно скрыт.)
<…> Байтов говорит о том, что этот мир-текст неправильно, невозможно читать как сообщение. [!!!] В большей степени он — обращение (этого слова Байтов не использует, но оно кажется наиболее удобным). Коммуникация мира с человеком — если считать, что он обращен к человеку, — не передача информации, она намного загадочнее.
В прозе Байтова происходит парадоксальная встреча вроде бы противоречащих друг другу подходов к миру. Некое явление может, например, описываться одновременно с точки зрения теоретической физики и богословия. Точка схождения (или несхождения) у всех этих мировоззрений, кажется, именно в том, что они имеют своим главным объектом тайну. Помимо науки и религии, это может быть криминальное расследование (рассказы Байтова часто устроены как детективы, но детективы, нарушающие правила, не дающие разгадку), фантастика, фольклорная демонология, философия. Все, что так или иначе имеет дело с разгадыванием загадок, разъяснением неясностей.
Вроде бы неспособные к взаимодействию, эти сознания удивительным образом сосуществуют в его прозе; они никогда не синтезируются, но и не вступают друг с другом в противоречия. Скорее речь о некоторой продуктивной несовместимости, «равновесии несогласий» (если вспомнить название первой поэтической книги Байтова). Вера и исследование, расследование и воспоминание, рассуждение и сон не способны ни подтвердить, ни опровергнуть друг друга. Это просто разные способы разгадывания, которое понимается тут в первую очередь не как раскрытие тайны, а как ее обнаружение, установление с ней отношений.
<…> эти отношения с тайной почти всегда переходят в таинство. Такое таинство имеет в большей степени коммуникативный, чем обрядовый или мистический смысл. Оно — некоторая форма непрямой, парадоксальной коммуникации и происходит не по правилам — вопреки им.
<…> В какой-то степени вся проза Байтова строится на <…> нарушении неприкосновенности таинственного: его научном расследовании, ироническом сомнении по его поводу. Однако результат этих операций не разоблачение, а некое новое торжество тайны, в том числе и тайны языка. »